информационный портал
Краснотурьиснкий психоневрологический интернат расположен в 2-этажном здании и представляет собой три корпуса, соединенных галереями. Построен он был без учета требований по содержанию больных. Ну никак не идут на пользу психически нездоровым людям длинные переходы и множество больших окон. Сейчас в интернате находятся 415 больных. А отделений два – психоневрологическое и отделение милосердия.
В некоторых комнатах пациенты расположились прямо на полу . Эти люди, страдающие идиотией, не могут вполне называться людьми. Им руководят животные инстинкты, они не отвечают за свои действия. Люди могут жевать день и ночь, причем жевать они могут все – одеяло, собственную одежду и даже собственные фекалии. В интернате несколько отделений милосердия. В некоторых находятся лежачие больные, те которые не могут сами ходить, а зачастую вообще не осознают себя. Такие люди нуждаются в постоянном уходе, и огромная ответственность лежит на санитарках и медсестрах, которые должны переворачивать пациентов каждые два часа, чтобы предотвратить появление пролежней, менять им постельное белье, обмывать больных.
В интернате есть также психоневрологическое отделение. Здесь нашли приют люди с такими страшными диагнозами как шизофрения, олигофрения и прочие.
Четверг, 22 апреля. 18.00
Запах обрушился, едва мы переступили порог одного из отделений интерната. Запах тошнотворный, смрадный, удушающий, наполненный множеством компонентов, сложную смесь которых невозможно определить. Он подкарауливал вошедшего, заставляя судорожно зажимать рот и нос ладонью. Казалось, смрад охватил все вокруг – он сочился из обшарпанных стен, поднимался от пола, им насквозь пропитались обитатели этого мрачного безрадостного места.
Они обступили меня плотной стеной – люди с непомерно большими головами, изуродованными лицами. Каждый здоровался со мной, подходил, пытался заглянуть в глаза, дотронуться рукой. Люди-марсиане, жизнь которых определил диагноз – идиотия. Я не могла смотреть на них, мне было неловко и стыдно за то, что в мире все так несправедливо; за то, что ни я и никто другой не в силах что-либо изменить и исправить; за то, что им ничем нельзя помочь…
Девушка в белом халате открыла нам дверь в отгороженную часть коридора. И мы зашли в «палату» (фото № 1). Это слово не напрасно взято в кавычки, поскольку темное, затхлое помещение, где единственным источником освещения служит тусклая лампочка, и куда не проникает ни один солнечный луч, с цементным полом, мрачными стенами и удушающим запахом, можно назвать скорее казематом в застенках гестапо, но не палатой в медицинском учреждении. На деревянных скамьях разместились несколько человек. Один из них был полностью обнажен и, прижав коленки к груди, тихо раскачивался из стороны в сторону, бубня себе под нос нечто ведомое только ему. Присмотревшись, я увидела, что на скамье, накрывшись одеждой и скрючившись, лежит еще один человек (фото № 3). В углу стояли ведра, наполненные испражнениями (фото № 2). В ужасе, на подкашивающихся ногах я вышла из отгороженной части коридора. За моей спиной санитарка сразу же заперла дверь на амбарный навесной замок, для начала вернув в «загон» нескольких вырвавшихся на «волю» подопечных.
В средние века психически ненормальные люди считались жертвами божьего наказания. Их избивали, пытали каленым железом, изгоняя дьявола, овладевшего душами и телами несчастных. Инквизиторы сжигали сумасшедших на кострах, предварительно «изгнав» из них бесов. Сегодня душевнобольных называют иначе – люди с другими возможностями. Но отличается ли все увиденное мной от «достижений» инквизиции? Или содержание людей, обиженных самим Господом Богом, в таких античеловеческих условиях – признак гуманизма?
Наш путь лежал в палаты для душевнобольных. По коридору передвигались больные, некоторые на инвалидных колясках, некоторые на четвереньках, отталкиваясь руками от пола и подтягивая непослушное тело. В общей комнате больные смотрели телевизор (фото – общая комната).
В палатах царит полное запустение. Несчастные лежат на куцых рваных матрасах, по большому счету можно сказать, что пациенты лежат на железных пружинах. Тоненькие одеяла не могут защитить их от холода (фото – матрас).
В одной из женских палат одна из пациенток, увидев в моих руках фотоаппарат, суматошно начала искать расческу и зеркало, причитая, что совсем не одета для фотографирования... В коридоре ко мне подошла совсем молоденькая девушка и спросила: «А как вас зовут? А вы придете к нам еще? Приходите, мы будем ждать…» И они – не люди? Разве они не заслуживают того, чтобы их чувства и эмоции уважали, чтобы с ними хотя бы изредка считались? (фото – женская палата).
В некоторых комнатах пациенты расположились прямо на полу (фото – люди-идиоты). Эти люди, страдающие идиотией, не могут вполне называться людьми. Им руководят животные инстинкты, они не отвечают за свои действия. Люди могут жевать день и ночь, причем жевать они могут все – одеяло, собственную одежду и даже собственные фекалии. В глазах этих несчастных – непроницаемая пустота. Они давно не здесь. И все же, наверное, и в их перевернутом мире существуют эмоции и чувства. Особые, конечно. Только и это, на мой взгляд, не является основанием для того, чтобы ненавидеть этих полулюдей-полурастения настолько, что сознательно лишать их, и без того лишенных всего, хотя бы милосердия и сострадания…
В психоневрологическом отделении интерната нашли приют люди с такими жуткими диагнозами, как шизофрения, олигофрения и прочие. Разумеется, порой медперсоналу трудно контролировать поведение таких больных. За всякие нарушения руководством интерната был придуман очень простой и действенный метод наказания – так называемые палаты индивидуального наблюдения. Что скрывается за таким цивилизованным вроде бы названием? Маленький темный чуланчик, где на голом полу едва помещается матрасик. Кроме «спального места» – а наказанный спит прямо на полу! – в «палате» ставится ведро, чтобы ходить в туалет. Приносимую еду также ставят прямо на пол. Около ведра. Наказанные больные находятся в таких карцерах весь свой срок, назначенный… врачом. Такие палаты есть почти на каждом этаже интерната. Они не бросаются в глаза – просто еще одна дверь с висячим замком. Действительно, откуда знать – может быть, там склад или еще какое хозяйственное помещение. Только одна из этих «палат» сразу приковывает к себе внимание. Она находится в конце коридора и туда можно даже заглянуть через решетку в стене. По уверениям медперсонала, там действительно помещаются больные. На моих глазах была открыта одна каморка, нет, не та, что с решеткой (во время моего визита там никого не было), а расположенная рядом с кабинетом заведующего отделением, и оттуда вышел наказанный парень. На вопрос за что именно его наказали, он ответил, что, мол, слишком много говорил не по делу…
Есть в интернате и палата № 29. Если бы я просто шла по коридору, то никогда не догадалась бы, что за этими железными дверями расположено место, где провинившиеся пациенты проводят порой несколько дней, а то и недель кряду. И палата эта напоминает ту самую, которую мы посетили в самом начале – цементный пол, лавки вдоль стен, зловонные ведра в углу… И затравленные лица людей…
Понятно, что такие «палаты» не показывают посторонним, и потому они хорошо замаскированы. Кстати, на другом этаже за точно такими же железными дверями с висячим замком расположен вполне безобидный склад: стопки вещей, сложенные раскладушки, матрасы и стулья. Подошла поближе к вещам. Полуистлевшие женские трусы-панталоны, рваные мужские майки, спецовки и штаны, непонятно какого размера. По крайней мере, человеку с нормальным телосложением такие штаны точно не подойдут.
Заходим в душевую. Обшарпанные стены, вода сочится из неисправных кранов, затхлый запах, плесень, навечно поселившаяся на стенах и потолке, полусгнившая оконная рама. В этом, с позволения сказать, душе моются 70, а порой и 100 человек. Возникает вполне закономерный вопрос – куда смотрят врачи ЦГСЭН, неужели они никогда не заглядывают сюда с проверками? Ведь здесь – полная антисанитария. О какой личной гигиене может идти речь, если сюда страшно даже зайти?..
В коридоре ко мне подошел дедушка: «Вы корреспондент? Я тут написал жалобу – хочу, чтобы меня перевели в другой интернат, здесь жить просто невозможно. Пенсию воруют, бьют и обижают». В тот момент они, пациенты, казались мне, «вдохновленной» картинками их будничного существования, в большей степени людьми, чем те, на ком нет ярлыка «сумасшедший». Они – бесправны. Их некому защитить. Но они, как и все остальные, хотят жить. Пусть даже и относительно по-человечески…
В столовой нашему взору предстало малоаппетитное зрелище. В кастрюле булькало варево, громко названное рыбным супом. Рыбу в этом «супе» обнаружить можно лишь под микроскопом, да и то с большим трудом. К чаю для больных, многие из которых, кстати, пожилые люди, было приготовлено нечто, испеченное из муки, название которому еще не придумано в русском языке. Все это к тому же еще и подгорело. И такие «деликатесы», по уверению медперсонала, частенько бывает на столе больных. Несмотря на то, что, по официальной версии, проблем с питанием в интернате нет. И деньги на это выделяются своевременно и в должном объеме. Пусть так. Но я, простите, привыкла верить глазам своим и увидела то, что увидела – совершенно несъедобный «ужин»: сгоревшие коврижки или как еще это назвать, мутный жиденький супец, о вкусовых качествах которого говорить не смею – не пробовала, но внешний вид – впечатляет.
За время моей неофициальной «экскурсии» в сердце психоневрологического интерната я не раз удивлялась жестокости и бездушию врачей, поголовному бесправию больных, забитости и затравленности медсестер и санитарок, которые, наблюдая этот ад в течение многих лет, бояться рассказывать правду и слепо выполняют указания начальства. Просто «Пролетая над гнездом кукушки», ей богу! Воображение дорисовывало самые жуткие картины: посредством психотропных препаратов лишних или неугодных людей превращают в бессловесных и безропотных существ, в глубинах темных подвалов кроются чудовищные тайны… В какой-то момент я каждой клеточкой своего тела осознала спасительность неведения: знай я это наверняка, я вряд ли смогла бы жить дальше – жить по-прежнему… Хотя и увиденное изменило мою жизнь. Я никогда не смогу забыть этих людей, обреченных на муки просто потому, что родились они не такими, как все остальные. К наказанию, наложенному Богом, добавляется наказание от людей. От тех, кто списал их в потери, вычеркнул из жизни, обрек на мучения, прикрывшись такими удобными понятиями, как гуманизм и ценность человеческой жизни. Зачем в свое время эти несчастные жизни были спасены? За тем, чтобы потом нелюди в белых халатах чинили над ними неправедную расправу? Может быть, более гуманным шагом была бы эвтаназия? Легкий укол и человек, который никогда не будет человеком в полном смысле этого слова, освободится от жизни, легшей на него тяжким бременем, и убережет некоторых от последнего шага, отодвинет их от той грани, которая делит человечество на людей и скотов…
Когда ворота интерната оказались за моей спиной, случилось чудо – я наконец-то смогла дышать! Впереди виднелась дорога и угадывались очертания города. Он казался таким тихим и мирным под этим высоким синим небом и ласковым солнцем. И люди, живущие здесь, даже не подозревали о том, что под этим солнцем существует Зло – в каких-то нескольких километрах от безмятежного обывательского благополучия…
Краснотурьиснкий психоневрологический интернат расположен в 2-этажном здании и представляет собой три корпуса, соединенных галереями. Построен он был без учета требований по содержанию больных. Ну никак не идут на пользу психически нездоровым людям длинные переходы и множество больших окон. Сейчас в интернате находятся 415 больных. А отделений два – психоневрологическое и отделение милосердия.
В некоторых комнатах пациенты расположились прямо на полу . Эти люди, страдающие идиотией, не могут вполне называться людьми. Им руководят животные инстинкты, они не отвечают за свои действия. Люди могут жевать день и ночь, причем жевать они могут все – одеяло, собственную одежду и даже собственные фекалии. В интернате несколько отделений милосердия. В некоторых находятся лежачие больные, те которые не могут сами ходить, а зачастую вообще не осознают себя. Такие люди нуждаются в постоянном уходе, и огромная ответственность лежит на санитарках и медсестрах, которые должны переворачивать пациентов каждые два часа, чтобы предотвратить появление пролежней, менять им постельное белье, обмывать больных.
В интернате есть также психоневрологическое отделение. Здесь нашли приют люди с такими страшными диагнозами как шизофрения, олигофрения и прочие.
Всю ночь после посещения психоневрологического интерната я не могла заснуть, прокручивая раз за разом весь увиденный кошмар и думая, что я могу сделать для этих людей – для больных, которые не понятно за какие грехи терпят нечеловеческие унижения и издевательства, для медицинского персонала, чьи законные права грубо нарушается руководством. Интернат мне представлялся местом для обреченных – беспросветным, тягостным, пугающим. Утром я должна была встретиться со старшей медсестрой отделения милосердия Галиной Владимировной Махлягиной, с которой и началась эта история.
В редакции мы уединились на кухне, чтобы обсудить все то, что предстало моим глазам накануне. К нам должен был вскоре присоединиться и другой сотрудник интернат, а именно Андрей Захаров, который был моим гидом накануне. Мы так и не дождались его, зато у нас появились не беспочвенные опасения насчет того, что Андрей не пришел по какой-то объективной причине, возможно, что-то или кто-то задержало его на работе. Мы продолжили разговор без него.
Когда мне передали трубку телефона, я не могла заподозрить ничего плохого. И спокойный голос в трубке, предлагающий встретиться, обсудить вчерашнее и обещающий помощь тоже меня не насторожил. Пока.
Распрощавшись с Галиной Николаевной я вернулась в рабочий кабинет, где меня уже ждал посетитель. «Я хочу, чтобы в газете ничего не было об интернате», - заявил он. «А какое вы к нему имеете отношение», - в свою очередь поинтересовалась я. Как выяснилось, сам молодой человек не имеет к интернату никакого отношения, а там просто-напросто работают его друзья(!). Видимо он из доброты и душевной привязанности ко мне он решился предложить мне все блага земные!? Сойдясь, в конце концов, на том, что статья, тем не менее, появится, мы расстались. Позднее в редакции раздался еще один звонок, снова звали к телефону меня и снова разговор зашел о моем еще не написанном, но почему-то подвергшемся активным пересудам материалу. Голос в телефоне предложил мне встретиться с руководством интерната. Причем тот же самый молодой человек, апеллировал к правилам журналистики – выслушивать все заинтересованные стороны.
В это же время мне, наконец, позвонил и пропавший Андрей, который оказывается с самого утра был вызван «на ковер» к начальству, где ему был объявлен выговор и предложено написать объяснительную, почему это посторонние (читай я) оказались на территории интерната. По слухам, был наказан не только Андрей, которому пригрозили увольнением, а вся смена целиком – абсолютно всем сотрудникам объявили выговор. «Вам еще не звонили», - поинтересовался он. Заверив его, что все пока в порядке (зачем волновать лишний раз человека, ему и своих неприятностей хватает), я начала готовиться к визиту в интернат, теперь уже официальному.
В 14.00 мы (Наталья Калинина, Елена Андрианова и я) были уже в кабинете директора интерната А. Д. Елохина. «Вот уж действительно вы – вечерний Краснотурьинск, в нерабочее время, без разрешения проникли на территорию закрытого учреждения», - обратился к нам Александр Дмитриевич. Вскоре в кабинет директора подтянулись еще несколько человек, по странному стечению обстоятельств имеющих непосредственное отношения к руководству интерната.
Первоначально на нас вылился целый водопад упреков и обид. Причем обижались сотрудники буквально на все. На то, что не спросили разрешения, на то, что некоторые (Г. Махлягина и прочие) пишут везде по всем инстанциям жалобы и невыносимые условия труда, на то, что сами они также получают мизерную зарплату, но, тем не менее, работают и никуда не жалуются, и на то, что их достали с проверками все те инстанции, куда писали письма сотрудники. Городская администрация не реагирует на просьбы о помощи, за долгие годы интернат не видел ни разу нормального ремонта, пришли в негодность канализация и водопровод. А тут еще и сложные больные, от которых никогда не знаешь чего ждать в следующий момент. И таких больных приходится наказывать, потому что надо держать их в строгости, а то они выйдут из повиновения. И что мало получают абсолютно все, а воду мутят только лишь трое, работающих в интернате без году неделю, тогда как другие – вот уже 20 лет. В общем, страсти разгорелись нешуточные. Честное слово, буквально приходилось выжидать момент, чтобы вставить хоть бы слово, отбиться от ряда нападок и объяснить, в конце концов, людям, что все же мы ЗДЕСЬ, мы пришли, и мы ОТКРЫТЫ для диалога. Чего же вам надо. МЫ пришли помочь. Дорогие наши, раз у вас все так плохо, так почему же вы молчали-то раньше. Вот мы уже здесь и время предоставлено вам на то, чтобы вы нам, неразумным, все ДОХОДЧИВО объяснили, пожаловались. Только вот диалога все равно не получилось. Александр Дмитриевич, почему-то на отрез отказался предоставить нам документы, где было бы указано, сколько, например, выделяется денег из Федерального бюджета на интернат. Узнали мы только приблизительную цифру – 500 000 рублей (только на питание). Сообщили нам также, что руководство Интерната буквально засыпало администрацию просьбами помочь. Когда же мы попросили показать копии этих писем нам дали только бумажки, где говорилось, что больные интерната не успели во время пройти флюорографию. Самый же главный вопрос – об ужасном состоянии помещений, где содержаться больные – удалось задать только в конце. На что присутствующие сначала чуть ли в один голос заявили, что у них, вообще-то все отлично, а потом, не снижая тона и не делая пауз меду предложениями, снова начали говорить, что у них просто не хватает на все средств.
Когда страсти малость поутихли, мы отправились теперь уже на официальную экскурсию по интернату, которую тоже не без боя пришлось выпрашивать у высокого начальства. Сразу оговорюсь, что те палаты, которые я посетила накануне, нам не показали. Да и ходили мы только лишь по отделению реабилитации, где живут те больные, которые в состоянии работать. И хотя облупившиеся стены и задравшийся линолеум имелись и здесь, палаты выглядели гораздо уютнее, ванна так и вовсе вполне прилично (там даже стояла автоматическая стиральная машина), а на кухне имелась газовая плита, причем такая, что у меня, к примеру, и дома такой нет. Многие живущие здесь работают и получают заработную плату. И вполне могут прикупить шторки на окна или скатерки на столики. В некоторых палатах имелись даже телевизоры, видеомагнитофоны и музыкальные центры. Но так живут далеко не все!
Сотрудники даже предложили нам самим обратиться к больным и спросить воруют ли у них пенсию.
Вот тут и произошел инцидент, предвидеть который врачи ну никак не могли. К нам подошел парень по имени Антон. «У нас воруют пенсию постоянно. Что вы здесь ходите? Вы лучше пойдите и посмотрите наш душ». И не дав перевести дух медперсоналу, который от такой смелой наглости аж в струнку вытянулся, Антон повел нас в подвальное помещение.
«Эта душевая на ремонте», - заявил поспешивший за нами вдогонку заместитель директора А. Фишер. В полутемной душевой, освещаемой лишь тусклой лампочкой, мылась женщина. Никаким ремонтом даже не пахло. Узкий длинный коридор, уходил от душевой в сторону («Пролетая над гнездом кукушки» в действии?). Воздух был пропитан нездоровыми испарениями. Ох, и зрелище, скажу вам. Если отныне душевой называют это – почти овощной подвал со снесенными перегородками, неоштукатуренный, непокрашенный, не выложенный плиткой, с выемками в стенах, изображающих промывочные кабинки (конечно, без дверей), без собственно ДУША, с батареями обшарпанными и ржавыми насквозь, без света в принципе – то да, я согласна, это душ.
«А давайте теперь пройдем в те палаты, где у вас цементные полы и скамьи, вместо кроватей», – мимоходом бросила Наталья Калинина. «У нас таких нет, - удивился зам директора. – Палаты индивидуального наблюдения есть. Так ведь сами понимаете, что таких людей надо держать в строгости. Они выходят в город, покупают спиртное, а потом буянят. Их надо изолировать, чтобы не было угрозы окружающим». На вопрос, почему люди, представляющие угрозу окружающим беспрепятственно покидают интернат, покупают выпивку, буйствуют, а потом их наказывают, вместо того, чтобы просто не допускать возможности добраться до ближайшей спиртовой точки, последовал невнятный ответ, что воспрепятствовать им никак нельзя. Получается, что за «незаконное» якобы проникновение мне грозили всяческими карами, а вот выйти из закрытого учреждения может любой желающий? Где же охрана, где медперсонал? Может быть, элементарное выполнение своих обязанностей оградит больных от наказаний?
«Я вообще-то вам сочувствую, Елена Викторовна. Вы побывали в том отделении, где карантин по туберкулезу», - бросил мне на прощание зам директора… Что на это можно сказать, если я выступаю за правое дело, то судьба не допустит, чтобы я заболела туберкулезом.
Ожидая в коридоре пока Елена Андрианова уточнит у директора некоторые цифры, мы перекидывались фразами. За обсуждением темы ценности человеческой жизни, мы, тем не менее, услышали, как стоящие невдалеке больные обсуждали наш визит. До нас доносились фразы, что показывали нам совсем не то, что нужно было бы показать…
Наши визиты всколыхнули замкнутый мирок обитателей интерната. Охранник, дежуривший в четверг (по слухам уволенный), грозил Андрею физической расправой, и тот был вынужден написать заявление в милицию. По интернату, замершему в ожидании появления этой статьи, прокатилась волна слухов, что пленка, снятая мной уничтожена и нам ничего не удастся доказать. Палата № 29 в срочном порядке была распущена. Замки заменены, и санитарки теперь не имеют от них ключей…
Не слишком ли напористая волна репрессий, если все в интернате законно и ничьи права не нарушаются? Если люди проработали 20 лет и все это время получали более чем скромную зарплату, то чем можно объяснить их возмущение действиями тех, кого такое положение дел не устраивает? Ведь, казалось бы, Галина Николаевна и Андрей, борются за права всего трудового коллектива, за права всех пациентов… Может быть, кто-нибудь и обратил бы внимание на жалобы, и тогда в интернате все изменилось бы в лучшую сторону. Поневоле позиция, занятая руководством наводит на определенные мысли. Если не все так гладко в учреждении в вопросах финансирования, так может стоит не писать письма только лишь В. Е. Михелю, а просто бить во все колокола и стучаться во все двери? Зачем грозить сотрудникам увольнением?
Вечерний Краснотурьинск
Сhitatel ()
|
|
При любом использовании материалов сайта, гиперссылка (hyperlink) на krasnoturinsk.ru обязательна. |
| © 2002-2010 www.krasnoturinsk.ru | |